нож, отвертка и пассатижи.
Стояла белая ночь, солнце тронуло край земли и вновь отправилось в свой вечный путь. Облака на горизонте окрасились розовым, напоминая о томившемся в заточении лосьоне.
Мы прислонили лестницу к окну майорова кабинета. Бес аккуратно развинтил решетку, установленную явно от добрых людей, а не от желающих выпить солдат. Сапожным ножом проник в зазор между тройной рамой и форточкой и довольно быстро откинул крючок.
Настала очередь Додона.
Он скинул одежду, оставшись в одних кальсонах, ужом провернулся в окно, а Бес подстраховывал его, держа за ноги. Царь Додон уперся руками о подоконник, сложился пополам и плавно сполз в кабинет майора Пузырева. С этого момента Додон и мы все вместе с ним стали военными преступниками, но нам очень хотелось выпить.
Додон осмотрелся. Шкаф был заперт, но ключик обнаружился в ящике стола. Наши флакончики были на месте. Майор аккуратно составил их в углу рядом с яловыми офицерскими сапогами и парой собачьих унтов.
Додон передал склянки Бесу и остался в кабинете майора. Завершился лишь первый этап операции.
На пищеблоке мы перелили лосьон в литровую банку. Вскрыли консервированную свеклу и набодяжили с сырой водичкой раствор соответствующего розового цвета. Толстый сбегал в роту за аптечкой, и мы в шесть рук и в три пипетки наполнили опустевшие фунфырики красивым розовым, правда, без запаха, раствором.
– А если Пузырь откроет и понюхает, – заявил Станиславский, – то пусть все претензии Самородко предъявляет. Что за херню он нам принес?
Мы побежали в Техздание, где в майоровом кабинете мерз в кальсонах Царь Додон и переправили ему фальшивый лосьон.
Далее все было проделано в обратном порядке. Шкаф заперт, ключ спрятан, форточка закрыта, крючок опущен посредством петли из лески, а решетка привинчена на прежнее место.
– Ещё крепче, чем было. Теперь Пузырю воров бояться нечего, – заявил довольный Бес.
Мы вернули лестницу на чердак и отправились пить лосьон.
На вкус он оказался ужасной гадостью, не помогала никакая закуска. Ощущение было такое, как если бы вы разжевали кусок туалетного мыла, а затем запили бы его глотком теплой водки.
Было невкусно. Но мы обещали, присягая, стойко переносить тяготы и лишения военной службы, и допили лосьон до конца.
После пьянки я позвонил Панфилу.
– Ничего, Бабай, будем еще и коньяки пивать, – утешил он меня и прочёл:
…Похолодание ушей.
Вокруг – нелетная погода.
Вот рай. Но ангелы у входа.
И гонят нас они взашей.
Толпа затаптывает снег,
Дрожат от ветра кони Клодта,
И я, присев на парапет,
Курю и словно жду кого-то,
И непривычно трезв и тих.
Летят минуты и вагоны,
А сигареты, как патроны,
Спасают нас от нас самих.
Проспект гудит, проспект живёт.
Я, с головою непокрытой,
Провинциальный идиот
У легендарного гранита…
И ещё:
Ты нежная моя, моя далёкая,
Тех слов, что нужно – просто не найти.
Уж осени слышна походка лёгкая,
А ждать так долго – ты меня прости…
Уходит день. Накатывает вечером
Тоска на душу, как на землю тьма.
Хочу к тебе, и жизнь моя размечена
На вехи – от письма и до письма.
Быть может, завтра, я живу надеждою,
Придёт тобой надписанный конверт.
Моя далёкая, ну здравствуй, моя нежная.
И я начну писать тебе ответ…
21
…Через пару недель майор Пузырев чрезвычайно спокойным тоном приказал всему личному составу немедленно прибыть в Техздание.
Пузырь построил нас и принялся мерно расхаживать перед строем с портфелем в руках, не произнося ни слова. Так он гулял минут десять, постепенно багровея и двигаясь с точностью часового маятника.
Мне даже показалось, что майор вот-вот скажет «ку-ку!».
Вместо «ку-ку» майор Пузырев сдавленным голосом, стараясь не сорваться на крик, произнес:
– Совершившим преступление предлагаю заявить об этом добровольно.
Поскольку строй с интересом продолжал молча наблюдать за хождениями Пузыря, он продолжил:
– Наказание будет смягчено по возможности.
Мы молчали, поедая глазами нашего командира, как и полагалось по неписаному солдатскому закону.
Пузырев извлек из портфеля бутыльки фальшивого лосьона и закричал:
– Что это?!!
– Это прапорщик Самородко нам принес для гигиены, – ответил за всех Чебурген.
– Что это за херня? – поняв, что сохранить лицо уже не получится, майор принялся подпрыгивать в своем обычном стиле, истязая паркетный пол каблуками.
Попрыгав немного, видимо для разминки, он начал швырять в нас флакончики, а мы ловили их и не упустили ни одного.
– Что это? – третий раз прокричал майор Пузырев.
– Херня какая-то, – честно ответил Бес, рассмотрев содержимое.
В силу неведомых нам алхимических процессов свекольный сок, вступив с сырой водой в странную реакцию, обесцветился и выпал обильными слизистыми хлопьями.
– Это не лосьон! – закричал Пузырь.
Он открыл один флакончик. Запахло несильно, но противно, как если бы где-то неподалеку сдохла мышка пару дней назад.
– Лосьон так пахнуть не может! – сообщил нам командир Первой Площадки.
– Товарищ майор, скажите прапорщику Самородко, пусть нам деньги вернет. Мы ему на лосьон давали, а он что нам купил? Солдат обманул и не побрезговал, – всхлипнул Станиславский и умело прослезился.
– Все! Хватит! Млядь! – закричал фальцетом Пузырь, отбирая у нас флакончики и ссыпая их в портфель.
Тут у него пропал вдруг голос, и он продолжил кричать уже зловещим шепотом, отчего все стало еще страшнее:
– Я вызываю особиста! Это военное преступление. Это взлом и кража. Это мой секретный кабинет! Дослужите в дисбате! Я вам покажу!
И он нам действительно показал. Дело принимало плохой оборот.
Начальник особого отдела капитан Дятлов явился на следующий же день. Осмотрел кабинет Пузырева. Осмотрел шкаф. Осмотрел дверь. Потом замок, потом печать.
Многозначительно хмыкнул.
Осмотрел дверь, замок и печать еще дважды.
Все это время мы стояли унылым строем напротив майорского кабинета и наблюдали. На постах отдувались привлеченные специально прапора. На время дознания нас, по распоряжению Дятлова, отстранили от аппаратуры. Видимо особист опасался диверсий.
– Работает по методике Шерлока Холмса, – шепнул я Толстому. Дятлов осмотрел дверь в последний, черт знает какой, раз.
– А мне кажется, что это подход Пуаро, – не согласился повар.
– Следов взлома нет, – сообщил наконец Дятлов майору Пузыреву.
Было не удивительно; мы-то знали, что влезли через окно. Но окно Дятлов не осматривал. Видимо в этом была какая-то чекистская хитрость.
– Как же они в шкаф попали? – злобно спросил Пузырев.
– Нужно еще раз тщательно осмотреть дверь, – уклончиво ответил особист.
Осмотр вновь ничего не дал.
– Что же, – потер руки Дятлов, – пришло время поговорить с подозреваемыми.
Дятлов уселся в майорском кабинете, и Пузырю, лишенному места, пришлось шататься между постами. От скуки и злости он начал присматриваться к работе прапорщиков и убедился, что пеленги они отдают вкривь и вкось, намного хуже солдат. А быстро настраиваться на частоту не умеют вообще.
Дятлов вызвал каждого из нас и опросил по одному. Каждого спрашивал разное. Меня, например, спросил, есть ли у меня родственники за границей. Я быстро ответил, что я комсомолец и оформляю ленинскую комнату по мотивам лекций замполита.
– Это-то и подозрительно, – пробормотал капитан Дятлов и пригласил следующего.
Круг его вопросов поражал.
Кролика он расспрашивал о расположении и устройстве головки блока цилиндров.
Бес рассказывал Дятлову все, что знал о морских узлах.
У Станиславского он выпытывал имя отчество Немировича-Данченко, которое Станиславский благополучно забыл с перепугу.
Толстого попросил объяснить, чем фасоль отличается от консоме, а потом агрессивно требовал назвать фамилию человека, который Толстому про это консоме сообщил. Толстый, не думая дважды, сдал своего преподавателя из кулинарного техникума.
Завершив индивидуальное дознание, капитан Дятлов принялся
